Спасение от светлого будущего

По случаю 25-летия восстановления независимости Эстонии была издана книга на эстонском языке под названием «Как мы спаслись от светлого будущего». Это сборник интервью с людьми, занимавшими важное место в общественно-политической жизни страны на рубеже 1980-1990 годов.

kuidasmepaasime

В сборник включено и интервью со мной. Ниже – его перевод на русский язык.

После восстановления государственности Эстонии прошло 25 лет. Сегодня уже можно спокойно оценить прошедшее?
Те годы я вспоминаю без всякого напряжения, даже с ностальгией, что естественно, поскольку с годами плохое забывается, а в памяти сохраняются только приятные воспоминания. Меня не выносили руководители и активисты Интердвижения и ОСТК – Объединенного совета трудовых коллективов. За мои статьи, в которых я писал о необходимости демократических преобразований. Одно время «интеры» даже полагали, что «Олег Самородний» — это псевдоним, за которым скрывается кто-то из журналистов. Мне неоднократно угрожали. Меня не пугали те угрозы, поскольку я осознавал их так сказать теоретический характер. Стоит отметить, что недавно один из активистов местных российских соотечественников вновь угрожал разобраться со мной, когда «у Путина руки дойдут до Эстонии». Занятно, что столь лютую злобу вызывают мои статьи и книги, в которых я не пишу ничего особенного – только правду.
Опиши кратко свой жизненный путь. Откуда родом, кто и что оказывали на тебя влияние, как выбирал профессию?
Родился в Украине. Отрочество прошло в России, в Московской области, куда мы с мамой переехали после того, как она во второй раз вышла замуж. Сразу после окончания средней школы поступил в Московский государственный институт международных отношений (МГИМО). Я целенаправленно поступал на восточное отделение, поскольку Восток меня всегда притягивал к себе больше, чем Запад. Все сложилось удачно и после шести лет учебы в Москве из меня получился специалист по Камбодже, где я три года – в 1985-1988 годах – проработал переводчиком в посольстве СССР. Затем по семейным обстоятельствам я оказался в Эстонии, откуда была родом моя первая жена.
Ты был активен в общественной деятельности. Когда и почему у тебя пробудился интерес к делам эстонского общества?
Я и раньше неоднократно бывал в Эстонии, уклад жизни в которой мне очень понравился, поэтому процесс моей адаптации к местной жизни происходил довольно быстро. Я почти сразу активно включился в общественно-политическую жизнь, поскольку был и остаюсь до сих пор убежденным демократом. А процесс демократизации в Эстонии происходил значительно быстрее, чем в других регионах СССР. Я очень хотел побыстрее оказаться в нормальном, свободном, демократическом обществе. Думаю, что мои демократические убеждения родом из детства и юности. И после отъезда из Украины я все школьные каникулы проводил в украинском селе, у бабушки с дедушкой. А украинская вольница, вольные казаки – это ведь не миф и не поэтический образ. Мне кажется, это и есть то, что называют генетической памятью народа. Самая лучшая и приятная похвала, которую я слышал в детстве: ты настоящий казак. А в украинской исторической памяти казак – это смелый и честный человек, страстно жаждущий свободы и справедливости, всегда готовый бороться со злом.
Каковой была твоя основная деятельность в 1988-1991 годах?
В те годы я работал научным сотрудником в отделе политологии Института философии, социологии и права Академии наук Эстонии. Позже его переименовали в Институт международных и социальных исследований.
После переезда в Эстонию ты сразу начал работать в системе Академии наук, почему именно там?

— Это произошло неожиданно. Я приехал в Эстонию, где у меня не было ни знакомств, ни связей. В прямом смысле слова я ходил по Таллинну и искал работу. Кто-то сказал мне, что в Академии наук создается новый институт, где должен быть отдел политологии. Я встретился с Пеэтером Варесом, который вынашивал эту идею, мы поговорили и очевидно я произвел на него благоприятное впечатление. В конечном итоге я и оказался в академическом институте.

В 1989-1991 годах ты опубликован множество научных статей и активно занимался журналистикой, стараясь осознать устремления эстонцев, хотя в этом смысле и был среди русскоязычных в меньшинстве. Публиковал ли ты статьи в русскоязычной прессе Эстонии и за рубежом, как известно, ты был журналистом и в «Комсомольской правде»?

— Мои статьи публиковались во многих эстонских изданиях и практически во всех газетах, которые выходили в Эстонии на русском языке. В зарубежных изданиях также вышло много статей. Что касается «Комсомольской правды», то в 2007-2010 годах я был шеф-редактором регионального издания «Комсомольская правда в Северной Европе». Мне предложили поучаствовать в создании качественного русскоязычного таблойда, который базировался бы как на российском, так и на местном, балтийском «желтом» материале. Я согласился. Но когда я понял, что в действительности за этой «комсомольской желтизной» скрывается антиэстонский пропагандистский проект, то ушел оттуда.

Были ли какие-то препятствия для твоих публикаций и находил ли ты большое понимание среди русскоязычных журналистов и исследователей, можешь вспомнить многозначительные эпизоды и связанных с ними людей?

— У меня никогда не было проблем с публикацией своих статей как на русском, так и на эстонском языках, как в Эстонии, так и за ее пределами. Поразительно, но некоторые трудности с этим появились лишь в последние годы. Например, еженедельник «День за днем» не опубликовал мою статью о пропагандистском использовании т.н. «георгиевской ленточки», обосновывая это тем, что «читатели нас не поймут». С одной стороны, подобные объяснения свидетельствуют о снижении качества русскоязычной журналистики в Эстонии, а с другой приходится с прискорбным сожалением констатировать, что многие русскоязычные журналисты (если не большинство) попали под ментальный контроль российской индустрии пропаганды.

Когда ты работал научным сотрудником в Институте философии, социологии и права, где среди твоих коллег были, например, Райд, Найденков и другие, то в том коллективе каковыми были умонастроения и позиции в отношении независимости Эстонии, мог ли ты свободно самовыражатся в научной работе? Была ли в тот период в институте свобода мнений, свобода научного творчества, насколько надо было считаться с органами центральной власти СССР и как эти отношения сказывались на твоей деятельности?

— Коллектив Института философии, социологии и права образца 1989-1996 годов был лучшим трудовым коллективом в моей жизни. В этом смысле мне очень повезло. В институте господствовала абсолютная свобода научного творчества. Я не помню, чтобы кто-то кому-то давал бы какие-то «ценные указания» или устанавливал какие-то ограничения, или вводил запреты на какие-то темы. Конечно, были конфликты, которые, однако, не перерастали в непримиримую вражду. Отношения между коллегами были исключительно доброжелательные. Я имею в виду всех коллег, в том числе Райда и Найденова. О том, что они когда-то работали в системе КГБ, я узнал годы спустя.

В обсуждаемый нами переходный период в отношениях между людьми было много разброда, при поддержке института, в котором ты работал, или же на его основе функционировал и т.н. Евроуниверситет. Что было известно о той деятельности и какова роль была в том одного из руководителей института Вареса?

— Весь тот беспорядок начался после моего ухода из института. В 1996 году меня сократили, если можно так выразиться, по обоюдному согласию сторон. К тому времени я уже активно занимался журналистикой и фактически на следующий день после сокращения работал сначала обозревателем, а вскоре заместителем главного редактора газеты «Эстония». Поэтому происходившие в институте изменения меня уже не касались, если не считать того, что пару семестров я читал в Евроуниверситете лекции о внешней политике стран СНГ. Что касается Пеэтера Вареса, который работал заместителем директора института, то, по моему глубокому убеждению, речь идет об искреннем и доброжелательном человеке, которому, видимо, было трудно приспособиться к условиям суровой капиталистической конкуренции.

Что можешь вспомнить, какие настроения превалировали в твоем окружении и, если можешь оценить, то и во всем обществе в августовские дни 1991 года?
Те годы, годы перестройки и гласности, были замечательным временем, поскольку тогда в Эстонии воцарилась демократия в ее чистом виде. Это что-то сродни чистому искусству, когда художник творит не за деньги и не по заказу, а по велению совести. И люди массово участвовали в общественно-политических акциях не по расчету, а по зову сердца. Близость свободы завораживала и влекла за собой.
Как ты ощущал себя с точки зрения защищенности, возможности участвовать в общественной деятельности и т.п. в эстонском обществе 25 лет назад и каковы твои ощущения сейчес?
По сути, в августе 1991 года в Эстонии, как и во всем СССР, произошла демократическая революция, которая стала возможной благодаря скромным романтикам, неизвестным труженикам демократии. И то, что очень скоро плодами этой революции стали все больше пользоваться жулики и проходимцы, то это неизбежное зло, так всегда было и так, наверное, всегда будет. В период восстановления независимости Эстонии политика представляла собой арену столкновений разных идеологий. После 1991 года политика постепенно все больше и больше становилось сферой закулисных комбинаций и махинаций, борьбой политтехнологий и денег. И в этих условиях на передний план выдвинулись расчетливые прагматики, которые беспощадно выкинули с политической арены романтиков демократии.
Что можешь вспомнить о попытке государственного переворота в Москве в августе 1991 года, о его целях, помнишь ли, как в Эстонии на него реагировали?
Я совершенно не испугался того путча. Да и не помню, чтобы кто-то испытывал особый страх в те дни. Это были предсмертные судороги советской системы. Умирающий монстр уже не был столь страшен. В те августовские дни 1991 года мне запомнился учредительный съезд так называемого Русского демократического движения Эстонии. Это была пародия на демократию, для участия в которой сбежались в основном всякого рода прохиндеи, которые до этого сидели в кустах, выжидая, чья возьмет, а теперь вдруг решившие засвидетельствовать свое почтение независимости Эстонии. И все это организовывалось тогдашним руководством Эстонии во главе с Эдгаром Сависааром, которому просто нужны были послушные «карманные русские». Для меня это был первый тревожный звонок, свидетельствовавший о том, что эстонские политики не хотят серьезно заниматься «русским вопросом». Эти мои опасения вскоре подтвердило и правительство Марта Лаара, пошедшее на политическую сделку с теми самыми прохиндеями, в результате чего большая группа «карманных русских» получила гражданство Эстонии за мифические «особые заслуги». Впоследствии подобных тревожных звонков было слишком много.
Насколько большую роль в восстановлении независимости Эстонии сыграли наши мудрость и сила и насколько значимо было совпадение обстоятельств?
В 1991 году Эстония вновь обрела независимость в результате распада СССР. И СССР развалила не Эстония. Советский Союз сгнил изнутри. И в этом смысле восстановление независимости Эстонии – это результат стечения благоприятных обстоятельств. Другое дело, что жители Эстонии, а также Литвы и Латвии, очень умело и разумно воспользовались этими обстоятельствами. В отличие от народов других бывших советских республик, где процесс становления новых независимых государств столкнулся с очень серьезными проблемами.
Были ли мы готовы к независимости в 1991 году или же получили ее как неожиданный подарок?
Эстония была готова к независимости. И здесь дело не в 1991 году и развале СССР. Эстония всегда была готова к независимости благодаря исторической памяти, памяти о довоенной Эстонской Республике. Раньше я скептически относился к таким словосочетаниям как «историческая память» или «генетическая память», считая их выдумками лириков. Но со временем я убедился, что это реально существующие явления. Я уже упоминал генетически запрограммированную украинскую вольницу, неистребимое украинское свободолюбие. С другой стороны, столетиями культивируемое раболепие нанесло, судя по всему, катастрофический ущерб русской ментальности. Двести лет назад Александр Пушкин писал о России как о стране рабов и господ. Прошло два века, а в России в этом смысле абсолютно ничего не изменилось.
Поскольку ты общался с разными людьми, то как бы ты описал их умонастроения в 1991 году?
Я много общался с русскоязычными интеллигентами, которые практически все поддерживали стремление Эстонии к независимости. В последующие годы большинство из них более-менее успешно адаптировалось к новым условиям. В то же время я жил в районе, заселенном в основном семьями русскоязычных рабочих завода «Двигатель», которых зазвали в Эстонию обещаниями быстрого получения благоустроенных квартир и наличием колбасы в магазинах. В 1991 году они очень боялись, что их выгонят из квартир и не дадут колбасы. Эти страхи развеялись, но эти люди и их дети так и остались жить в своем замкнутом мирке, единственным светлым пятном в котором является телевизор с российскими телепрограммами. Эстонские политики плюнули на этот русскоязычный мирок в надежде, что он как-нибудь сам по себе рассосется, а он все никак не рассасывается. И при неблагоприятном стечении обстоятельств такое положение чревато серьезными неприятностями.
Как ты охарактеризовал бы состояние нашего общества в 1991 году, например, в 1997 году и в настоящее время?
На рубеже 80-90-х годов в Эстонии превалировала оптимистическая вера в скорое светлое будущее, когда наступит эра всеобщего благоденствия. К концу 90-х наступило осознание противоречий капиталистического образа жизни, при котором счастье по-прежнему остается трудно уловимой субстанцией. Сейчас Эстония превратилась в провинциальную европейскую страну, озабоченную сохранением государственного суверенитета и достигнутых темпов роста материального благосостояния.
А как ты бы мог охарактеризовать нашу общественную жизнь, особенно ценностные ориентации в политике и журналистике, как они изменились в течение этих 25 лет? Как эти ценностные ориентации влияют на наше общество?
Ценностные ориентации, конечно-же, изменились. Мне кажется, что не в лучшую сторону, особенно в политике и журналистике. Например, двадцать пять лет назад обвинение журналиста или политика во лжи воспринималось ими как личное оскорбление. Сейчас лживость, которая, естественно, скрывается за пристойными терминами, типа гибкость или прагматизм, стала нормой общественно-политической жизни.
Выражая обеспокоенность деятельностью Рийгикогу и правительства первых созывов, Леннарт Мери говорил, что определенную компанию воспитал комсомол. Как ты считаешь, кто нас воспитал такими, какими мы есть?
Думаю, что жизнь – самый лучший учитель. У людей очень развита приспособляемость к изменяющимся условиям окружающей среды. Но какие-то принципиальные вещи остаются неизменными. У людей моего поколения уникальный жизненный опыт. Нам удалось пожить в сознательном возрасте при двух взаимоисключающих друг друга политико-экономических системах. Сравнивая их, один из выводов, который я сделал, состоит в том, что порядочным людям тяжело всегда, а люди, не обремененные морально-нравственными императивами, тоже всегда чувствуют себя очень хорошо, при любом общественно-политическом режиме.
При восстановлении нашей государственности одним из наиболее эксплуатируемых терминов был принцип правовой преемственности. Что для тебя означает смысл этого выражения?
Здесь бы я разделил два аспекта. Один – психологический, из сферы исторической памяти. Другой из сферы реальной политики, когда принцип правопреемственности был использован для отсечения от политической жизни Эстонии существенной части русскоязычного населения страны. Таким способом были успешно решены тактические внутриполитические задачи в первые годы восстановления эстонской государственности. А проблема русскоязычного меньшинства была загнана в дальний темный угол. В результате мы получили замороженное на десятилетия внутреннее межэтническое напряжение. При неблагоприятном стечении обстоятельств (я имею в виду, прежде всего, внутриполитические процессы в России) это скрытое напряжение может быть разморожено и превращено в горячий конфликт.
В Эстонии говорят о двух замкнутых в себе сообществах – эстонской и русской. Так ли это и если да, то почему так произошло? Может ли злободневная сегодня тема беженцев что-то изменить в этом и если да, то что?
Русскоязычное сообщество большей частью существует почти изолировано от эстонского общества и достаточно сильно отчужденно от эстонского государства. Причины такой ситуации разные. Субъективные, то есть нежелание местных политиков, как «эстонских», так и «русских», ликвидировать данное положение, которое с популистской точки зрения им очень выгодно. Объективные, поскольку пропорционально русскоязычных в Эстонии значительно больше, чем, например, шведов в Финляндии. К тому же Швеция не старается использовать шведскоязычных жителей Финляндии как инструмент усиления своего политического влияния в этой страны. В то же время Россия уже почти неприкрыто стремится превратить русскоязычных жителей Эстонии в орудие своей реваншистской политике. Что касается, возможного притока беженцев, то, конечно, ничто так не объединяет людей, как наличие общего врага. Но, например, в Украине люди объединились в борьбе с Россией во имя будущей процветающей и благополучной Родины. А если люди объединяются только лишь на основе вражды к людям иной национальности или расы, то это элементарный расизм, который не несет абсолютно ничего хорошего.
Что подразумевать под термином интеграция? У нас этот термин используется преимущественно для обозначения проблемного явления. Почему у нас проблемы с интеграцией? Наши проблемы исключительные или их просто надо перетерпеть, пока они не разрешатся сами собой?
Лучше всего об этом говорить на конкретных примерах. На мой взгляд, образцами идеальной интеграции являются братья Лотманы – Михаил и Алексей, Пеэтер Волконский и им подобные люди, то есть люди с эстонским менталитетом, которые не чураются своего этнического происхождения. Возможно ли подобное явление в массовом порядке? Почему бы и нет? Но для этого нужна кропотливая, целенаправленная, ежедневная работа, которой никто не хочет заниматься.
Хорошо ли для интересов нашего общества и эстонского государства отрегулирована тема гражданства?
Механизм обретения гражданства Эстонии достаточно адекватен, что не исключает его необходимое совершенствование. Те, кто действительно хотят стать эстонскими гражданами, таковыми становятся. Время от времени возникающие дискуссии по поводу гражданства носят исключительно конъюнктурный смысл, направленный на увеличение электората то или иной политической партии.
Как с позиций сегодняшнего дня можно оценить деятелей властного аппарата в Эстонии в 1940-х годах, да и позже, то есть т.н. «национальных коммунистов» как тех, которые жили и росли в Эстонии, так и тех, которые приехали из России?
Мне сложно судить о мотивации людей эстонского происхождения, привезенных в 1940-е годы из России в Эстонию для ее советизации, но большинство их потомков – это закомплексованные люди, психологически страдающие от раздвоенности своего происхождения: вроде как бы эстонцы, но какие-то ненастоящие. Это остается их личной проблемой, но только до тех пор, пока эта их закомплексованность не трансформируется в странную политическую активность, через которую они страстно желает что-то кому-то доказать, а что и кому и сами толком не знают.
Должна ли регулироваться рыночная экономика или, если да, то до какой границы?
Рыночная экономика регулируема во всех странах. Вопрос только в степени этой регуляции. В спокойные времена она меньше. Во время кризиса (любого, а не только экономического) она выше. И чем серьезнее кризис, тем выше степень государственного экономического регулирования. И не только экономического.
Происходит ли в эстонском обществе борьбе идей, что является катализатром его развития?
В эстонском обществе уже давно нет никакой борьбы идей. Время от времени возникают более-менее острые дискуссию по тем или иным, как правило, незначительным вопросам. А борьбы никакой нет. Об этом, в частности, свидетельствует то, как легко партийные активисты меняют политические партии, которые по сути являются клановыми образованиями для удовлетворения амбиций и материальных интересов актива этих клановых образований.
Мы защищали эстонский язык в течение всего советского периода. Есть ли основания у опасений, что эстонский язык все еще нуждается в защите? И как быть с другими языками и их носителями?
По-моему, не надо придавать языку какое-то сакральное значение. Я в разной степени совершенства владею шестью языками, на практике убедившись, что любой язык — это прежде всего средство общения, а уж потом все остальное. Эстонский язык не является условием существования эстонского государства. Как раз наоборот, Эстония – гарант сохранения эстонского языка. Здесь прямая зависимость: сильная Эстония – высокая потребность в эстонском языке, при ослаблении Эстонии значение эстонского языка неуклонно будет снижаться.
Как следует относится к высказываниям о том, что Эстония – это маленькое замкнутое и закомплексованное национальное государство?
Нет беспроблемных государств. В любом государстве множество проблем, дающих основания для его жесткой критики. Успешность государства определяется наличием эффективных механизмов разрешения возникающих проблем и противоречий. В Эстонии созданы такие механизмы, но их эффективность оставляет желать лучшего.
Можно ли административно направлять этнические процессы?
Этнические процессы не поддаются административному регулированию. Они развиваются по объективным закономерностям, которые изложены Львом Гумилевым в его теории этногенеза.
В своих речах о независимости Эстонии мы всегда были очень серьезными и напряженными. Вспоминается ли что-нибудь, вызывающее улыбку, есть ли что-то, что навевает грусть?
Честно пытался вспомнить что-нибудь смешное, но так и не вспомнил. Грусть наводит то, что многие очень умные и совестливые люди, как эстонца, так и русскоязычные, так и не были востребованы в общественно-политической и государственной жизни Эстонии. Уверен, что при их участии жизнь в нашей стране была бы значительно более разумной.
Если говорить о вступлении Эстонии в Европейский союз, то и по этому поводу высказываются противоположные мнения, например, о том что членство в Евросоюзе ослабляет наши позиции. Как, исходя из нынешней ситуации, ты оцениваешь свою тогдашнюю позицию, каковы теперь мысли по этому поводу, как представляется сегодняшняя реальность?
Я всегда был и остаюсь сегодня сторонником евроинтеграции. Членство в Европейском союзе, как и в НАТО – это большое достижение Эстонии. Надо трезво оценивать ситуацию и понимать, что внешнеполитический потенциал Эстонии очень ограничен. У нас больше возможностей сохранить суверенитет Эстонии в Евросоюзе, чем вне его. Ослабление Европейского союза автоматически увеличивает опасность превращения Эстонии в бесправного вассала авторитарной России. С грустью приходится констатировать, что в Эстонии есть деятели и политические силы, которые сознательно или по глупости стремятся действовать именно в этом возможном направлении.
Как ты оцениваешь свою роль в жизни Эстонии в течение последних 25 лет?
Мне кажется, я оставил заметный след в общественно-политической жизни Эстонии, особенно в 1990-е годы. Мог бы сделать больше, но не хватило то ли характера, то ли желания.
Какие десять событий за прошедшие 25 лет, с твоей точки зрения, наиболее важны для эстонского общества?
Создание Народного фронта. Провал августовского путча 1991 года. Провозглашение независимости Эстонии. Развал СССР. Избрание президентом Леннарта Мери. Вывод российских войск из Эстонии. Вступление Эстонии в Европейский союз. Вступление Эстонии в НАТО. Перенос «бронзового солдата» на Военное кладбище. Введение евро.