В Эстонии музыка в стиле фолк пользуется большой популярностью. Свидетельство тому – четыре фолк-фестиваля высокого уровня, проходящие каждое лето. Я ограничиваюсь двумя.

Один – Hiiu Folk, проходящий на острове Хийюмаа, задумывался как общий праздник для всех островитян. Хотя среди зрителей все еще преобладают приезжие из других регионов Эстонии. На международный уровень хийюмааский фестиваль пока еще не вышел. Это видно и по подбору участников. В основном это музыканты и исполнители из Эстонии.

Преобладают любимые народом ансамбли – Roburohi, Sannalise, Untsakad и другие, — под задорную музыку которых танцуется весело и раскрепощенно. Здесь хотелось бы отметить своеобразные композиции группы Ummamuudu, исполняющей песни на, к сожалению, исчезающем выруском языке, характерном для южно-эстонской местности Вырумаа. Мне еще особенно понравился вокальный ансамбль Estonian Voices, каждая композиция которых, благодаря потрясающим по красоте и моще голосам вокалистов, превращается в музыкальный шедевр. Очень приглянулся ансамбль Angus, вызвавший бурю положительных эмоций у молодежного контингента зрителей. Парни играют зажигательную музыку, в которой явно слышны какие-то тропические ритмы, то ли латиноамериканские, то ли африканские. Их вступление выглядело весьма впечатляюще на фоне дождливо-прохладной погоды.

Организаторы Hiiu Folk стараются приглашать и пару зарубежных коллективов. На большее, видимо, не хватает денег. В этом году «гвоздем программы» должен был стать ансамбль из Ганы, члены которого играют на экзотичных ударных инструментах. Однако музыканты из Африки почему-то не приехали. В результате зарубежье на Hiiu Folk было представлено шведско-финским коллективом Tulipalo во главе с очень популярным в Северной Европе фолк-музыкантом Даниэлем Викслундом. Представлено было великолепно. Это были два наиболее радостных концерта, категорически опровергавших стереотипное суждение об эмоциональной замкнутости обитателей балтийского региона.

Наиболее привлекательным на Hiiu Folk по-прежнему остается третий, воскресный день, когда концерты проходят по всему острову в лютеранских и православных церквях. Незабываемое впечатление произвело выступление Эвы Митрейкиной, исполнявшей старинные песни на эстонском, армянском, украинском, греческом и русском языка. Эва пела максимально близко к оригиналу под аккомпанемент воистину народных музыкальных инструментов, звучание которых случается слышать крайне редко. Не менее сильное впечатление произвел концерт вокального ансамбля Vox Clamantis, специализирующегося на церковных песнопениях. Слушая эти мелодии, невольно погружаешься в сферу подсознательного, в какое-то присущее буддизму медитативное состояние.

В отличие от относительно скромного хийюмааского фестиваля Viljandi Folk, проходящий в южно-эстонском городе Вильянди, за 23 года своего существования превратился в масштабное, если не сказать грандиозное музыкальное мероприятие, привлекающем огромное количество зрителей как со всей Эстонии, так и из других стран. По оценкам организаторов, концерты Viljandi Folk этого года посетили более 20 тысяч человек. Иногда такое огромное скопление народа даже несколько утомляет. А обилие концертов в насыщенной четырехдневной программе при всем желании не позволяет увидеть и услышать все выступления. Приходится выбирать.

Естественно, сказываются старые привязанности. Уже с десяток лет я хожу на концерты эстонско-украинского ансамбля Svjata Vatra, созданного осевшим в Эстонии бывшим тромбонистом легендарных украинских «Гайдамаков» Русланом Трочинским. Благодаря экспрессии и эмоциональной напористости Руслана его группа очень популярна среди эстонцев, полюбивших этот необычный коллектив не только за исполнительское мастерство музыкантов, но и за оригинальность и непохожесть на другие эстонские ансамбли.

Тем не менее, среди эстонских артистов я отдаю предпочтение молодым и новообразованным коллективам. Приглянулся дуэт в составе Кульно Мальва (аккордеон, вокал) и Тыниса Кирсипу (ударные), которые исполняют песни как традиционного, так и нового (городского) эстонского фольклора. Приятное впечатление произвело музыкальное преображение певицы Мари Калкун, ставшей популярной благодаря своим авторским песням. На нынешнем вильяндиском фестивале Мари в сопровождении интернационального ансамбля Runorun пела песни на редких языках малых финно-угорских народов.

Но лично для меня открытием этого года стал ансамбль Rüüt, который музыкальные критики уже успели причислить к течению альтернативного фолка. С одной стороны, Юхан Уппин и Тоомас Окс играют на ставших очень редкими эстонских гармошках, а актриса Майли Метссалу и джаз-музыкант Маарья Соомре красивыми и звучными голосами поют народные песни. Но с другой стороны, все это звучит очень современно, почти эстрадно, но отнюдь не попсово.

Особый блеск Viljandi Folk придают, конечно-же, зарубежные исполнители.

Так, американский виртуоз-скрипач Casey Driessen очень убедительно продемонстрировал неиссякаемые возможности скрипки. Это надо уметь, стоя в одиночестве на сцене, держать более часа в эмоциональном напряжении многочисленных слушателей.

Необычно звучали композиции в исполнении шведско-норвежского трио Erlend Viken. Необычно, потому что в своем творчестве музыканты гармонично сочетают традиционную норвежскую музыку с мелодиями, присущими кочевникам Сахары. Поэтому они и называют свой стиль «норвежским пустынным блюзом».

Россию на Viljandi Folk представлял ансамбль из Мордовии Merema, давший не сцене целое представление, в ходе которого, помимо исполнения народных мордовских песен, зрителям продемонстрировали и некоторые ритуальные танцы Мордвы.

Польская группа Warsaw Village Band придала вильяндискому фестивалю славянский колорит, который эмоционально усилил украинский ансамбль «Веселi вуйки». Если поляки покоряли слушателей аутентичным звучанием старых польских деревенских песен, то украинцы быстро, легко и виртуозно заводили людей на раскрепощенные пляски под зажигательные украинские танцевальные мелодии.

Пожалуй, самым необычным гостем Viljandi Folk этого года был коллектив Lo Còr De La Plana из Франции. Рука не поднялась написать «французский». Они из Марселя, поют на окситанском языке, который является родным для примерно полутора миллионов человек, проживающих на юге Франции. Их страстные полифонические мужские песни чем-то напоминают роскошные грузинские песнопения. И все это действо происходит под аккомпанемент бендира (африканского барабана), тамбурина и прочих ударных инструментов.

Фолк-фестиваль в Вильянди оставляет очень приятное впечатление, которое не может испортить становящаяся, на мой взгляд, чрезмерной его коммерциализация. Я никого не осуждаю, понимая, что проведение столь масштабного мероприятия требует значительных финансовых затрат. Хочется верить, что коммерция не подавит дух свободы и богемное очарование, бывшие на протяжении многих лет отличительным признаком Viljandi Folk.

Фотогалереи с Hiiu Folk и Viljandi Folk можно посмотреть здесь:

https://samorodni.eu/oleg/kalli-samorodni/hiiumaa-fotoblogi/i

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Рядом развешивались соблазнительными рядами поджаренные и как будто отлакированные утки и поросята, связки высушенных на солнце колбасок.

— Хочешь попробовать «вьетнамский хот-дог»? Очень вкусно! Нет, правда. Не веришь? Попробуй, на всю оставшуюся жизнь вкус запомнишь!

Латана загоготал, широко раскрыв рот, выставляя на всеобщее обозрение коричнево-зеленоватые кривые зубы и бордовые, явно нездоровые десна.

Вопреки своей непривлекательности, почти отталкивающей уродливости, низенький, толстенький, сутуловатый и лысоватый бирманец с шаркающей походкой умел располагать к себе людей. Его окружала какая-то непостижимая аура доброжелательности и сердечности, доброты и искреннего стремления помочь людям – друзьям и малознакомым. Вероятно, он понимал, что любить его больше не за что.

— Нет, спасибо, я уже ел, — ответил, слегка улыбнувшись.

Я давно прошел через местную шутку для иностранцев, когда меня накормили колбасками, сделанными из собачьего мяса.

Свернув на главную торговую улицу, ведущую к центральному – «Желтому» — рынку, мы увидели с десяток «дантистов», рассевшихся перед крохотными столиками с аккуратно разложенными на них вырванными зубами, нанизанными на ниточки как бусы.

Непосвященному человеку могло показаться, что это шаманы, которые изобрели особенно изуверский способ гаданий и предсказаний по гнилым человеческим зубам, разъеденных кариесом. На самом деле эти «трофеи» представляли собой неопровержимое доказательство успешной профессиональной карьеры уличных «стоматологов». Наверняка никто из них не имел ни малейшего представления о том, как выглядит настоящий зубоврачебный кабинет.

Опустившись на корточки перед «дантистом», Латана широко раздвинул челюсти и языком указал на мучивший его больной зуб.

Врачеватель поковырялся грязным указательным пальцем в раскрытом рту пациента, после чего, под восхищенными и несколько испуганными взорами ребятишек, достал из коробочки щипцы, похожие на приспособление для колки орехов, и деловито макнул их в баночку с выдохшимся одеколоном. Левой рукой крепко сжал бирманцу подбородок. Латана зажмурился и съежился. «Дантист» сосредоточенно вцепился щипцами в обреченный зуб, расшатывая его в разные стороны.

Пока Латана занимался лечением, я отошел к болельщикам, которые с застывшими лицами наблюдали за передвижениями камешков разной величины по начертанным на асфальте квадратам. Зрители вполголоса обсуждали каждый ход, с видом знатоков оценивая шансы соперников.

— Поторопился.

— Всё нормально, других вариантов нет.

— А через центр?

— Можно попробовать.

— Уже проспал.

— Эх, такую партию запорол!

Я присматривался к замысловатой игре, походившей на гибрид шашек и шахмат. Размеры камешков, вероятно, имели определенное значение.

Перед очередным ходом игрок сосредоточенно почесывал затылок, ковырялся в носу и ушах, тяжело вздыхал, сморкался и раскачивался взад-вперед. Бормотал что-то нечленораздельное под нос. А, «съев» фигуру соперника, радостно хлопал себя по ногам, почесывал мошонку, оглядывался по сторонам в ожидании одобрительных возгласов и весело смеялся.

— Молодец!

— Ловко вывернулся.

— А ты говорил, что «проспал».

— Я с самого начала говорил, что всё нормально.

Вопреки всем моим потугам, я так и не смог уловить смысл этой на вид простой, но очень мудреной игры. Несмотря на многократные попытки, я также не смог освоить карточную игру на кхмерский манер, рассчитанную на пятерых игроков, может, потому что в нее играют ста двадцатью картами.

Победитель бережно сложил свои камешки в маленький мешочек, стянул его веревкой и засунул в бездонный карман штанов. Не пересчитывая, принял от проигравшего соперника увесистую пачку измятых риелей.

И в это же время вскрик облегчения оповестил, что Латана благополучно лишился еще одного зуба, который «дантист» немедленно добавил к веренице «трофеев», разложенных на столике, замызганном слюной и кровью предыдущих пациентов. Скорее всего, этот столик достался ему от прадеда. «Дантист», наверное, никогда его не мыл, чтобы не показаться новичком-дилетантом.

Латана прополоскал рот слабым раствором марганцовки и выплюнул красно-фиолетовую жидкость себе под ноги.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

К полудню Пномпень погружался во всеобщую спячку – вязкую и обволакивающую. Спали почти все – и люди, и кошки, и собаки, и прочая домашняя живность. Все накапливали жизненную энергию. Бодрствующие казались лунатиками, слонявшимися по пустынному городу без цели и смысла, нарушая замедленный ритм сонного царства.

Но по вечерам, часа за два до захода солнца, Пномпень пробуждался. Люди стремились завершить все дела, скопившиеся с утра. Как раз в это время, после пяти, заканчивался и без того не очень обременительный рабочий день. Наступало самое интересное время суток. На тротуарах начинала бурлить камбоджийская жизнь во всей ее красочности и разнообразии, одинаково привлекательная для всех социальных сословий.

Все выспались. Жара спала, воздух стал немного свежее. С Меконга повеяло прохладой. Собаки вылезли из тени. Пномпеньцы оживились. Толпы горожан вывалили на улицы.

Нищие получали более щедрые милостыни, чем в утренние часы, а соседи и знакомые беззаботно обменивались новостями или на свой лад обсуждали глобальные проблемы бытия. Бесчисленные ватаги детворы со звенящим смехом носились между прохожими, играя в догонялки, в бадминтон или просто гоняя мячи. Взрослые не обращали на детей ни малейшего внимания, неспешно потягивая чай или фруктовые коктейли.

На центральных проспектах образовались километровые пробки. Но никто не ругался, не лез на встречную полосу — никто никуда не торопился. Автомобили, мотороллеры и велосипеды медленно, поскольку быстрее все равно не получалось, и спокойно двигались к заданной цели.

В передвижных торговых тележках, освещая товары, вспыхивали крохотные язычки пламени керосиновых ламп. В палатках посолиднее развешивались маленькие электрические лампочки, напоминавшие рождественские гирлянды. На их мерцающий свет с разных сторон как мотыльки слетались покупатели. Каждый находил какую-нибудь безделушку на свой вкус и кошелек.

Множество магнитофонов со всех лавок, разукрашенных неоновыми огнями, затопляли улицы волнами бодрящей музыки. Казалось, что не только люди невольно пританцовывали, но и мотороллеры двигались в такт ритмичным мелодиями западных шлягеров и эстрадных обработок кхмерских народных песен.

Вдоль тротуаров выстраивались передвижные кухни, благоухавшие смачными ароматами. Проворные девушки готовили еду на глазах клиента, который сам выбирал приглянувшиеся ему продукты из разложенных на прилавке кусков сырого мяса, рыбы, дичи, овощей, приправ и многочисленных соусов. Он также контролировал процесс приготовления пищи, придирчиво оценивая необходимую ему степень поджаристости мяса или рыбы. Пробовал их на вкус, добавляя соль, перец, специи.

Получив свои порции, прохожие усаживались на расставленные рядом складные табуреточки или же ели стоя, нахваливая кулинарные способности молоденьких поварих, почти девочек четырнадцати-шестнадцати лет, игриво реагировавших на похвалы. Расплачивались щедро, не требуя сдачи.

Перед входом в солидные рестораны выставляли черные доски, на которых официанты разноцветными мелками писали меню на нескольких языках: кхмерском, вьетнамском, китайском, английском. Иногда на тайском, французском и русском. На тротуар выносили столики, скатерти на которых удачно сочетались с цветами внутреннего интерьера заведения.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Освоившись с полумраком, резко контрастировавшим с улицей, залитой раскаленным солнечным светом, я разглядел Сарана, который что-то шептал на ухо угрюмому кхмеру с лицом, изрытым глубокими то ли морщинами, то ли шрамами. Втянув голову в плечи и сутулясь, тот внимательно слушал, едва заметно кивая головой в знак согласия или одобрения.

В тесной каморке, кроме меня, Сарана и хозяина никого не было, да туда никто бы больше и не поместился. Но меня не покидало ощущение, что кто-то пристально наблюдал за мной через потаенную дырочку в стене.

Я спокойно выдержал оценивающий взгляд «угрюмого», который придвинул ко мне два пластиковых мешка из-под химических удобрений с четко пропечатанными крупными буквами: «Дар братскому камбоджийскому народу от Совхимэкспорта». Минеральные удобрения завозили в Камбоджу из СССР в рамках программы безвозмездной помощи, направленной на повышение продуктивности сельскохозяйственного производства. «Угрюмый» развязал мешки.

— Выбирай.

Раскрыв мешки, я увидел то, что и ожидал: в одном – необработанные сапфиры, а в другом – рубины, почти неразличимые в полутьме каморки, освещенной лишь слабым солнечным просветом, пробивавшемся внутрь через щели в стенках.

Если бы заранее не знал, то никогда бы и не догадался, что эти невзрачные камешки — драгоценные. Шероховатые синие и красные они походили на капли застывшей слюды или на неотшлифованные заготовки для витражной мозаики.

— Сколько стоит?

Как мог, я постарался произнести эту короткую фразу тоном бывалого дельца. «Угрюмый» не торопился с ответом, словно что-то подсчитывая и пересчитывая в уме. Ответил монотонно, почти безразлично.

— Если забираешь всё и сразу, то двести долларов за килограмм. Если будешь выбирать, то дороже.

— Сколько здесь?

— По пятьдесят килограммов в каждом мешке.

— Значит, всё вместе – двадцать тысяч долларов.

Это было чуть меньше, чем вся моя зарплата за пять лет командировки. Я сроду не держал в руках таких денег. Незаметно усмехнулся. Но, спохватившись, быстро добавил.

— Я заберу всё. Но прежде ты должен обеспечить мне надёжные каналы вывоза камней из страны. Я не хочу, чтобы меня застукали с этим товаром на границе.

Угрюмый собеседник молчал и, как мне показалось, сомневался в целесообразности продолжения разговора на столь деликатную тему с незнакомым ему человеком.

— Поедешь в Кохконг, найдёшь там моего человека, который за пару сотен долларов вывезет тебя на лодке в нейтральные воды, где ты спокойно погрузишь мешки на «свой» корабль. О пограничных катерах не беспокойся. Я позабочусь о том, чтобы в указанные тобой день и час морские пограничники плавали в другом месте. Бóльшего я для тебя сделать не смогу. Надеюсь, у тебя есть «свой» корабль?

«Угрюмый» поставил вопрос ребром. Теперь уже я не торопился с ответом, от которого во многом зависел успех еще толком и не начавшейся операции. Это был как раз тот случай, когда суета могла все испортить.

Прибрежный Кохконг — важный перевалочный пункт на маршрутах наркотрафика.  Его название постоянно фигурировало в секретных отчетах спецслужб. Именно так, как обрисовал «угрюмый», вывозили из Камбоджи наркотики, выращенные на плантациях в «золотом треугольнике» на стыке границ Бирмы, Лаоса и Таиланда. В посольстве специально сидел сотрудник, который с утра до вечера разноцветными карандашами пунктирными линиями рисовал на картах Индокитая пути передвижения героиновых караванов. Многие из этих линий сходились именно в Кохконге.

— Этот вариант не подходит.

— Почему?

— Слишком опасно. Неоправданный и безрассудный риск. Ты не хуже меня знаешь, что каждый второй рыбак в Кохконге – осведомитель спецслужб.

После непродолжительного колебания «угрюмый» все же произнес, судя по всему, заранее заготовленную фразу.

— Других вариантов нет.

— А Пайлин?

«Угрюмый» еще больше насупился.

— В Пайлине орудуют бирманцы.

— Я не поверю, что у тебя никого нет в Пайлине.

— Это займёт слишком много времени.

— Ничего. Я не тороплюсь.

Я произнес эту фразу очень естественно, почти торжественно, чувствуя, что этот неропстой разговор завершился в мою пользу или, по меньшей мере, вничью.

Я сидя развернулся и первым направился к выходу, на четвереньках, точно так же, как и вполз в эту душную конуру получасом ранее.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Встал не торопясь, незаметно огляделся. Скорее, по инерции, чем по необходимости. Заодно посмотрел, не увязался ли за Сараном «хвост». Вьетнамцы обычно присматривали за своими камбоджийскими партнерами.

Выйдя с другой стороны рынка, Саран быстрым шагом перешел через улицу и приблизился к странному строению из жести, больше напоминавшему собачью конуру, а не человеческое жилье. Так они там вместе и жили – и люди, и собаки.

Насколько хватало глаз, вдоль Меконга простирались непролазные трущобы пномпеньской бедноты. Перекошенные будки, сколоченные из подобранных на мусорных свалках досок и кусков фанеры, подпирали стены друг друга, не давая им развалиться. Огромное количество кхмеров рождалось, всю жизнь прозябало и умирало в этих дебрях нищеты. Все их жизненное пространство ограничивалось этим замкнутым кругом безысходности и страданий.

Худые и изможденные нищие, одетые в лохмотья, из которых торчали усохшие бедра, протягивали выдолбленные из кокосовых орехов чашки – за рисом и раскрытые ладони – за подаянием. Хилые дети-дистрофики со вздутыми, отвислыми животиками, с опухшими от голода личиками, умоляюще взывали к прохожим. Их дряблые матери с раздутыми, толстыми, как сваи, ногами, молча стояли рядом. Они, не переставая, чесали свои грязные, всклокоченные, как у ведьм, волосы, раздирая обломанными ногтями кровоточащие язвы на голове и груди.

Усталые и страшные калеки сипло дышали и, стеная, ползали у ног уличных торговцев съестным, тащивших на своих плечах коромысла с чугунными котелками, полными горячей похлебки. Повсюду мелькали позвонки, ребра, ключицы и лопатки, обтянутые тонкой коричневой почти прозрачной кожей, которая, казалось, в любое мгновение может порваться.

Ушные перепонки вибрировали от хриплых вскриков, захлебывающегося туберкулезной слюной кашля, обреченных стонов, сдавленных рыданий, ожесточенной ругани, смиренных причитаний и жалоб, робких упреков и смеха. Зловонный воздух сотрясался от дикого, лающего смеха отупевших людей.

Обезумевшие от голода человеченыши с животной злобой дрались за пахнувший теплым тестом лист банана, который обронила проходившая мимо торговка, прижимавшая к боку корзину с клубившимися паром помпушками.

Чудилось, что прибазарные улицы заполнили живые трупы, а Пномпень превратился в огромное кладбище, в братскую могилу отверженных судьбой людей, на которых никто из живых уже давно не обращал внимания.

Выждав пару минут, я протиснулся сквозь толпу нищих и почти на четвереньках пролез в дверное отверстие, занавешенное синей материей, чертыхаясь вполголоса: «Идеальное место выбрали для конспиративной встречи! Пол-рынка, наверное, с изумлением наблюдает, как я залезаю в эту конуру!»

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Углубляясь в тесные рыночные ряды, мне пришлось полной грудью вдыхать спрессованную вонь животного и растительного происхождения, напоминавшую тяжелый запах формалина в морге. Человеку с тонким обонянием здесь – в жаре и духоте — приходилось несладко.

Вопреки привычке, при посещении рынков и меня немного подташнивало. Со временем я научился не обращать внимания на огромных черных мух с зеленоватым оттенком, навечно обосновавшихся в мясных и рыбных рядах, где товары раскладывались прямо на земле или на наспех сколоченных прилавках, прикрытых брезентовыми навесами от дождя и солнца.

Я примостился на низенькую табуреточку перед маленькой жаровней не более пятидесяти сантиметров в диаметре, сделанной из оббоженной глины в виде короны. Древесный уголь равномерно потрескивал, давая слабое, едва заметное голубоватое пламя. На выгнутой днищем вниз сковородке пожилая кхмерка обжаривала креветки, подливая маленькими порциями масло, выжатое из плодов масляничной пальмы.

Пока я ел насаженные на палочку креветки и рыбный суп, сдобренный ароматическими травами, повариха быстренько сварила на пару рис, перемешав его с соленым рыбным прахоком, латуком, мелко нарезанным луком, красным перцем и мятой. Из объемной кастрюли, в которой на слабом огне медленно закипал бульон, выловила сочные лягушачьи лапки, смочила их в остром соевом соусе и разложила на отдельной тарелке, устланной капустными листьями.

Тщательно обсасывая косточки лягушачьих лапок, я не торопился, с наслаждением разжевывая и проглатывая мягенькое мясцо со специфическим, ни на что не похожим вкусом. А повариха на той же самой сковородке, что и креветок, уже обжаривала банановые ломтики, смоченные в сладком желе, приготовленном из сока сахарной пальмы.

— Кушай, кушай, я ещё сделаю, — повариха явно гордилась своим необычным клиентом.

Отобедав, я подозвал продавца местного черного табака, который тут же  при мне скрутил из сухих листьев «сигару».

— Откуда табак? Сам выращиваешь? — спросил просто так, чтобы перекинуться парой фраз с торговцем.

— Нет, табак привозной, с севера. Брат передаёт с надёжными людьми.

— Много передаёт?

— На жизнь хватает и на «чёрный день» удаётся откладывать.

— Значит, табак не простой.

— Есть и с не простой. Могу дать на пробу, если хочешь.

— Нет, мне и так хорошо.

Смолянистая «шмаль» самокрутки ударила в голову, которую слегка повело в разные стороны, перед глазами запестрели разноцветные круги, в горле запершило, а под языком скопилась липкая слюна.

Затянулся в последний раз, задержал дыхание, выпустил густой дым через ноздри, смачно сплюнул, растоптал окурок и выпил рюмку рисовой водки, чтобы привести мозги в порядок:

«Мирко подарил Маринке сапфировое ожерелье, которое он привез из Пайлина, крошечного городка, затерявшегося среди джунглей на западе Камбоджи в двадцати километрах от границы с Таиландом. Этот регион контролируют партизаны «красных кхмеров». Порядочные люди в Пайлин почти не заезжают, только проходимцы и жулики, а ещё авантюристы типа Житича».

Я давно мечтал побывать в Пайлине, еще с института, когда на занятиях по кхмерскому языку с огромным трудом со словарем разбирал «Пайлинскую розу» — классический роман камбоджийской литературы о трагической судьбе бедной провинциальной наивной девушки из Пайлина, над которой жестоко надругался бесстыдный богатый столичный ловелас из Пномпеня. Я так и не узнал, чем же закончилась эта история, поскольку у меня не хватило терпения дочитать «Пайлинскую розу» до конца.

Пригородный рынок, на который я приехал, кхмеры прозвали «русским», поскольку здесь отоваривалась многочисленная колония советских специалистов, которых в централизованном порядке автобусами вывозили за покупками три раза в неделю. В эти дни на рынке постоянно дежурили два пограничника из состава службы охраны объектов советско-кхмерского сотрудничества, готовые в любую минуту прийти на помощь советским гражданам, подвергшихся атаке рыночных карманников, возраст которых колебался от десяти до пятнадцати лет.

Камбоджийские полицейские на рынке показывались редко и только в случае крайней необходимости. Торговцы самостоятельно улаживали все проблемы и недоразумения, неизбежно возникавшие в условиях стихийных, не регулируемых государством рыночных отношений.

Я приехал на рынок на встречу с Сараном, заместителем начальника особого отдела министерства внутренних дел, который в потертых джинсах и рваной футболке отирался среди менял-китайцев. Поймав мой взгляд, едва уловимым кивком головы Саран пригласил меня следовать за ним и тут же скрылся в лабиринте беспорядочных рыночных рядов.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

На этот раз велорикша наскочил на возвращавшуюся с рынка женщину с корзиной, наполненной рисом и фасолью. Сверху лежали огурцы, лук, зелень, пластиковая бутылка из-под пепси с прахоком и кусок мяса, завернутый в зеленый полиэтиленовый пакетик. В другой руке камбоджийская домохозяйка держала бамбуковую палочку с двумя нанизанными на нее рыбами, еще живыми и шевелившими хвостами, волочившимися по земле и собиравшими пыль, которая грязными комочками покрывала рыбью чешую.

Внезапно появившаяся кхмерка замешкалась и распласталась у меня на коленях, заляпав только что купленной рыбой белую рубашку, покрывшуюся мелкими сальными пятнышками.

Я учтиво помог женщине, смущенно потупившей взгляд, подняться с моих колен, осторожно отведя в сторону ее руку, которая по-прежнему цепко сжимала бамбуковую лучину с болтавшимися на ней рыбинами.

Вокруг моментально собралась толпа зевак. Все весело смеялись, комментируя происшествие. Слегка смущенный, я подхихикивал кхмерам.

Они всегда очень жизнерадостны. Вероятно, поэтому между ними никогда не бывает серьезных уличных конфликтов и тем более драк. Выведенный из себя кхмер – это очень редкое, но и очень страшное зрелище. По камбоджийским понятиям, выражать негативные чувства — ярость, гнев, недовольство – неприлично, потому что при этом человек «теряет свое лицо», а этого кхмеры допустить никак не могут. В любых конфликтных ситуациях они будут кланяться друг другу и улыбаться, «сохраняя свое лицо», а вместе с ним и душевное равновесие.

— Я помогу вам.

— Спасибо, не надо, я сама справлюсь.

Я все-таки помог собрать рассыпавшиеся рис и фасоль, достал закатившуюся под сикло бутылку с прахоком, аккуратно сложил в корзину овощи, чем вогнал в краску женщину, чувствовавшую себя виноватой за доставленные беспокойство и неудобства.

— Большое спасибо. Рубашка испачкалась. Я могу постирать. Я живу на соседней улице.

— А муж дома? Разрешит?

Старик-рикша, по вине которого собственно и произошла вся эта катавасия, лукаво улыбнулся беззубым ртом.

— У меня нет мужа.

Женщина ответила машинально, не уловив двусмысленный подтекст вопроса, а когда сообразила, то засмущалась еще больше. Подхватила корзину, рыбу и, тяжело переваливаясь с боку на бок, заспешила прочь.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Я любил прокатиться на сикло. Хотя посольским руководством это развлечение не поощрялось, поскольку воспринималось, как эксплуатация человека человеком. Воспитанный на антиимпериалистической пропаганде советский человек сразу вспоминал карикатуры из учебников истории, на которых худющие рикши, выбиваясь из последних сил, тащили жирных, наглых и самодовольных колонизаторов.

Впервые я воспользовался услугами рикши во Вьентьяне, куда летал по служебным делам. В Лаосе велорикши представляли собой двух- или четырехместную коляску, прицепленную сзади к велосипеду. Мне не нравилось. Очень неудобно и неэстетично разглядывать задницу рикши. Бывая во Вьентьяне, я предпочитал пешком прогуливаться по крохотной лаосской столице, остававшейся на обочине индустриального развития человечества и привлекавшей меня своим затхлым провинциальным духом.

Камбоджийский вариант казался мне более совершенным. У кхмерских велорикшей клиент сидел в своеобразном кресле на колесах. В люльке — впереди высокого сиденья велосипедиста, который на полкорпуса возвышался над пассажиром. Нередко эти кресла, любовно размалеванные хозяином в разные цвета, украшали бахрома или другие прибамбасы, типа крошечных бронзовых колокольчиков, которые обычно вешают на шеи буйволов.

Рикша не загораживал струю встречного воздуха от седока, который мог видеть, на кого несется велоколяска, и постараться криком предупредить о грозящем столкновении. Сам рикша никогда ни на кого не кричал, вероятно, осознавая ущербность своего допотопного транспортного средства по сравнению с мотороллерами и тем паче автомобилями.

Едва уловимым движением руки я подозвал пожилого велорикшу, игнорируя его молодых конкурентов, резво ринувшихся к выгодному клиенту.

— На «русский рынок».

Рикша толкнул коляску, несколько метров пробежал рядом, разгоняя ее, затем грациозно вскочил в седло. Он, как и все остальные велоизвозчики, очень гордился случайными белыми клиентами, поэтому считал своим долгом мчаться с предельной скоростью в безнадежной погоне за мотобайкерами.

Срезав угол на перекрестке, велорикша свернул на более спокойный и тенистый бульвар Мао Цзэдуна. На этой улице в роскошных виллах за высокими заборами жила новая социалистическая знать: министры и высшие чиновники государственной администрации.

Подъезжая к рынку, велорикша чуть сбавил обороты.

Я не уставал восхищаться виртуозным мастерством вождения рикшей, которые ловко маневрировали на запруженных транспортом городских улицах, то прижимаясь к бордюрам тротуаров, то, казалось бы, безрассудно бросаясь в самую гущу встречного движения. На перекрестках, особенно при левом повороте, я просто зажмуривал глаза, отдаваясь на милость Будды.

Теоретически рикша мог затормозить, потянув за железную скобу, прикрепленную к единственному заднему колесу, на которое крепилось его сиденье. Что он периодически и делал с отвратительным скрежетом и лязгом, заглушавшим короткие, отрывистые и нервные сигналы автомобилей. Но практически тормоза ни у кого не работали. Как-то обходились без них. Постукивая скобой тормоза, велорикша просто предупреждал других участников дорожного движения о своем приближении.

Останавливаясь, рикша соскакивал с высокого сиденья, хватался сзади за коляску, упирался ногами в землю и таким способом гасил скорость. Некоторое время он по инерции волочился за коляской. Тормозной путь сикло составлял два-три метра. Поэтому для торможения велорикша выбирал свободное пространство. При появлении впереди препятствия столкновение представляется неизбежным, если человек сам не отскакивал в сторону.

— Осторожно!!!

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Остановившись в безлюдной аллее укромного парка на окраине Пномпеня, я неожиданно придал своему лицу серьезное и строгое выражение. Прокашлялся. Выдержал многозначительную паузу. Требовательно посмотрел на собеседницу.

— Марина, послушай меня очень внимательно. Внимательно послушай, что я тебе скажу!

Резкая и внезапная перемена тональности голоса обычно отрезвляюще действовала на людей. Но только не на «кондейщицу», которая уже почти стянула с себя мокрое платье, ничуть не смущаясь открывшейся наготы своего тела.

Я потянулся к бардачку, опершись локтем о маринкину коленку. Достал фотографию Житича. В последний раз поколебался и показал «кондейщице».

— Ты запомнила этого человека?

Маринка удивленно взяла фото, повертела в руках, посмотрела на оборотную сторону.

— Этот мужик похлопал меня по жопе.

— Очень хорошо.

— Чего хорошего?

— Марина, начиная со следующей недели, каждую субботу вечером я буду отвозить тебя на верхнюю террасу «Белой гостиницы». Знаешь это место?

— Нет.

— Это танцплощадка на крыше отеля, в котором живут одни иностранцы. В основном западники, с которыми ты сможешь попрактиковаться в английском. Но я буду возить тебя туда не на уроки английского языка. Я будут привозить тебя туда для того, чтобы ты познакомилась с этим человеком. Понимаешь?

— Как его зовут?

— Пусть он сам тебе об этом скажет. Сразу не липни к нему, подсаживайся за соседние столики. Постреляй глазками, потанцуй с кем-нибудь. Если с его стороны последуют знаки внимания, то реагируй на них, но не сразу. Пококетничай сначала, позаигрывай. Главное, чтобы ты его основательно зацепила и удержала на поводке.

— Важная рыба?

— Да, рыбка что надо. А ты привлекательная наживка, а я – рыбак. А твои умопомрачительные ножки – удочки. Всё ясно?

— Как далеко могут зайти наши отношения?

— Без ограничений. Как получится. Чем глубже, тем лучше.

— Почему я должна это делать?

— Ты ничего никому не должна. Пока, по крайней мере. Но если ты откажешься, то после сегодняшнего разговора ты не сможешь долго оставаться в посольстве. Не исключено, что уже следующим рейсом ты с мужем улетишь в Москву. Тебя отправят домой. Максимум, на что ты сможешь рассчитывать, так это туристическая поездка в Болгарию.

Я крайне редко использовал жесткую аргументацию, которую очень не любил. «Кондейщица» сама должна была сообразить, что от подобных предложений не отказываются. А те, кто отказываются – потом жалеют. Но я все правильно рассчитал. Маринка и не собиралась отказываться. В глубине души она давно ждала чего-нибудь подобного. В первую минуту она немного растерялась, потому что не могла предположить, что это предложу именно я, а не кто-то другой из дипсостава.

— А если я соглашусь?

— В этом случае твоя жизнь станет интересной и насыщенной. Об этом позаботятся опытные люди. А в будущем ты сможешь увидеть многие красивые города и страны. Надеюсь, что ты значительно поумнела за сегоднящний день.

— Серёжа, не говори глупостей, я не дурочка.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Выпив рюмку рисовой водки и закусив копчеными лягушачьими лапками, Маринка непринужденно флиртовала с какими-то европейцами. Язычок у нее уже слегка заплетался, но ей все же удавалось выговаривать и, главное, логически заканчивать грамматически довольно сложно выстроенные предложения на английском языке.

Я заприметил Житича, который, медленно потягивая водку самогонного происхождения, беседовал с Латаной, редактором вещания на бирманском языке пномпеньского радио. Латана приветливо помахал рукой, приглашая присоединиться к их теплой компании. Кроме Житича, вокруг бирманца собралось еще несколько незнакомцев, вероятно, залетных журналистов.

Все складывалось очень удачно, поскольку с объектом разработки лучше всего сближаться именно под пьяную лавочку. Югослава уже основательно развезло. Пару секунд я колебался, борясь с искушением тут же познакомиться с Житичем. Однако меня сдержал мутный, но одновременно и очень внимательный, почти пристальный взгляд Мирко, обращенный в мою сторону. Почувствовав, что излишняя суетливость может испортить все дело, я дружески кивнул в ответ, сделал пару шагов в направлении Латаны и затерялся в толпе гостей.

«Мы ещё встретимся в более спокойной обстановке. Хроника нашего сближения будет проходить по моему сценарию. Понял, Мирко? Вот и я вижу, что ни хрена ты не понял», — от лаосской водки мои мысли тоже начинали путатся.

Через час наступила кульминация праздника. Как всегда, неожиданно, хотя все гости готовились к ней. Ради этого, собственно говоря, все здесь и собрались. Только на лаосском Новом годе можно так подурачиться. Лаосцы начали поливать друг друга и гостей водой: сначала – из ведер, а потом – из шлангов.

Куколки-танцовщицы заранее смыли грим. Приглашенные дамы предусмотрительно надели платья попроще. Визг, смех, беспорядочная возня превратили новогодний праздник в разнузданное веселье. Все орали и бегали по двору как помешанные. Гости прятались под столами и за спинами друг друга, падали задом в моментально образовавшиеся лужи, после чего уже специально становились под струи воды, чтобы смыть налипшую на ягодицы грязь. Холодная вода действовала на гостей отрезвляюще. Хмель почти выветрился, осталась наивная, беспечная, почти детская радость.

Больше всего воды досталось «кондейщице», оказавшейся, как я и предполагал, в эпицентре мужского внимания. Закрыв лицо ладонями, Маринка стояла, повизгивая, посреди двора, а вокруг нее с ведрами кружили лаосцы. Платье облепило маринкино тело, выставляя на всеобщее обозрение ярко-красные, сочные соски и практически сливаясь с трусиками кофейного цвета. Издалека казалось, что на Маринке кроме мокрого платья больше ничего нет. Она с наслаждением плескалась в своей стихии, с трудом удерживаясь в рамках приличий.

Я пристально следил за реакцией Житича, который о чем-то страстно расспрашивал Латану, пальцем тыкая в сторону Маринки, то и дело порываясь ринуться к ней на помощь. Бирманец с трудом удерживал югослава на месте, заразительно смеялся во всю глотку и пожимал плечами.

«Клюнул, приятель, клюнул!» — я не смог сдержать удовлетворенной ухмылки и тут же получил свою порцию лаосского веселья – кто-то вылил мне за шиворот воду, которая, пройдя по спине и животу, на несколько секунд скопилась в трусах, а затем разлилась по штанинам.

Я окончательно протрезвел, поэтому мог спокойно садиться за руль.

Запихнул мокрую Маринку в машину, подталкивая ее под зад. В таком виде нельзя было возвращаться в посольство. Не хотелось отплевываться от сплетен: «Не станешь же каждому объяснять, что у лаосцев странные обычаи. Всё равно не поверят. Наверняка скажут: до какой степени надо напиться, чтобы в одежде в Меконге купатся. Не скажут, так подумают».

Лаосцы еще несколько метров пробежали следом, поливая удалявшийся «Жигуленок» из шланга. Отстали только тогда, когда я вырулил на Монивонг – центральный проспект камбоджийской столицы.

Маринка с добродушным безразличием озиралась по сторонам, махала ручкой отдыхавшим на тротуарах кхмерам. Подобрав платье, старательно его отжимала.

Продолжение следует.