Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Улыбка лаосского посла стала еще более застенчивой, когда он рассмотрел мою спутницу. Низенький, толстенький, старенький мужчина, никогда не бывший женатым, неуклюже засуетился вокруг «кондейщицы».

А Маринка действительно выглядела потрясающе: слегка подкрашенные губы и подведенные брови, новая прическа – стриженные «под Клеопатру» белокурые волосы, спадавшие на плечи. Легкое белоснежное платье с расстегнутыми до грудей пуговками и босоножки на высоких каблуках, идеально сидевшие на крепких ногах, безупречно гармонировали со стройной фигурой, словно бы созданной для глянцевых обложек модных журналов.

Маринка свысока посмотрела на Фана, маленький рост которого делал его похожим на добродушного гнома. Изящно протянула свою лебединую руку, которую посол Лаоса с благоговейным трепетом осторожно поднес ко рту, но не поцеловал, а лишь имитировал поцелуй, как то и предписывает высший пилотаж дипломатического этикета. Практически все азиаты всегда впадают в восторженное беспокойство при виде высокой белой женщины. Но Фан держался молодцом, с достоинством подавив в себе основной инстинкт. Хотя это и стоило ему неимоверных усилий.

Изысканная красота «кондейщицы», которую я впервые вывозил «в свет», действительно вызывала неподдельное восхищение. На дипломатических раутах, на которых ошивались, главным образом, старшие дипломаты со своими не первой свежести женами, увешанными безвкусными и громоздкими драгоценностями, подчеркивавшими нелепость их нарядов, редко можно было встретить по настоящему красивую женщину.

Я привез жену «кондейщика» к лаосцам на празднование традиционного Нового года по буддийскому календарю. Вроде как бы религиозный праздник, а куда более раскованный, чем международный Новый год. Ожидалось веселое народное гуляние, предварявшее респектабельный вечерний прием, на который «кондейщица» не могла попасть из-за своего «административно-технического» статуса.

В тесноватый дворик лаосской виллы набилось множество людей. Практически все лаосцы, обитавшие в Пномпене, и иностранные гости. В основном, богемная публика, недолюбливавшая скучные официозные дипломатические «стоялки» и отдававшая предпочтение полуофициальным мероприятиям, проходившим в более раскрепощенной атмосфере, располагавшей к неформальному общению.

На расставленных вдоль ограды столах красовалась дешевая, но обильная выпивка и закуски лаосской кухни. Народ без церемоний пил, сколько хотел, и ел, сколько влезало. Мужчины чаще пили, чем закусывали. Из репродукторов лились тягучие песнопения, сопровождавшие грациозный танец лаотянок, которые в национальных одеяниях и под толстым слоем грима на лицах больше походили на лакированных куколок из сувенирных лавок. Почти никто не обращал внимания на танцовщиц, глазки которых предательски поблескивали. Видать, за кулисами они тоже успели пропустить по рюмочке.

Отпустив «кондейщицу» в свободное плавание, я ни на секунду не выпускал ее из поля бокового зрения, успевая при этом перебрасываться пустопорожними фразами с многочисленными знакомыми. Пьянящий воздух свободы мог легко и быстро вскружить Маринке голову. Я очень надеялся, что моя подопечная сможет держать себя в руках.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Я припарковал машину у ограды лаосского посольства – скромной виллы, расположенной неподалеку от Олимпийского стадиона, где когда-то проводились паназиатские спортивные игры.

—  Ну, Марина, вот мы и приехали. Вылезай, поздоровайся с товарищем Фаном.

У ворот гостей лично встречал посол Лаоса, с уст которого никогда не сходила застенчивая улыбка.

В Пномпене Фан был мифологической личностью, овеянной легендами. Его назначили послом в Камбоджу еще тогда, когда страной правили «красные кхмеры». Он получил назначение в Демократическую Кампучию не за революционные заслуги, а из-за безмятежного отношения к жизни. Флегматичность характера была самым важным качеством для выживания в пустынном Пномпене при «красных кхмерах», которые выселили всех горожан в сельскую местность.

Немногочисленные зарубежные дипломаты месяцами страдали от вынужденного безделья, поскольку «красные кхмеры» заморозили международные связи даже со своими потенциальными союзниками из числа социалистических стран, отдавая предпочтение дружбе с подпольными ультра-революционными группировками в разных странах.

За три дня до падения режима «красных кхмеров» Фан отстучал в министерство иностранных дел Лаоса радиотелеграмму, в которой сообщал о нарастающей угрозе безопасности лаосского дипломатического персонала, поскольку к Пномпеню рвались вьетнамские дивизии, а сам город погружался в хаос. В ответ лаосский МИД посоветовал своим дипломатам не паниковать, оставаться на месте и спокойно ждать дальнейших распоряжений. После этого радиосвязь с Вьентьянем неожиданно прервалась.

Между тем, над посольством Лаоса нависала зловещая опасность. В то время как остальные дипломаты срочно покидали  камбоджийскую столицу, о лаосской дипломатической миссии, казалось, все позабыли. Фан пил чай на террасе второго этажа посольской виллы, с застенчивой улыбкой наблюдая, как перед посольством Лаоса разворачивался ожесточенный бой между подразделениями передовых частей вьетнамской армии и «красными кхмерами».

Так Фан благополучно пережил смену власти в Камбодже, автоматически став послом Лаоса при новом, провьетнамском правительстве.

Я дружил с лаосским послом, несмотря на огромную разницу в возрасте.

Нас «подружила» племянница Фана, которая училась в Москве. Как-то раз, когда я уезжал в отпуск, Фан попросил передать племяннице подарки: калькулятор, джинсы и связку дешевых электронных часиков, которые в Союзе можно было продать раз в десять дороже, что гарантировало лаосской студентке безбедное проживание в советской столице в течение, по крайней мере, полугода. Со временем я стал регулярно брать у Фана «подарки» для племянницы, которые ежемесячно отправлялись в Советский Союз с дипломатической почтой в специально опечатанной коробочке. Постепенно «подарки» становились все более дефицитными, а выручка от их перепродажи в Москве – все более ощутимой.

Со своей стороны, племянница периодически просила советских друзей своего дяди передать ему посылки с дефицитными в Камбодже утюгами и другими бытовыми электроприборами. Племянница оказалась изворотливой девочкой с предпринимательской жилкой.

Фан с благодарностью принимал мои услуги. В обмен он щедро делился со мной информацией, скапливавшейся в лаосском посольстве. Порой там попадались и очень любопытные сообщения. Почти никто не воспринимал Фана всерьез, поэтому иногда и откровенничали с ним сверх меры.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Ехавший навстречу велорикша резко повернул влево. Рикша до миллиметра рассчитал свой маневр. Я привык к выходкам кхмерских «велотаксистов», поэтому моментально притормозил, отведя машину чуть в сторону, стараясь не зацепить кружившие со всех сторон велосипеды и мотороллеры.

Несмотря на хаос, царящий на пномпеньских улицах, реальные происшествия случались редко. Инстинкт самосохранения лучше любого регулировщика обеспечивал безопасность движения. За пять лет жизни в Камбодже я зацепил машиной всего трех мотобайкеров, что считалось очень приличным результатом.

— Кретин!!! Дебил!!! — разъяренная Маринка и не пыталась скрывать своего возмущения.

Велорикша лишь меланхолично улыбался в ответ, флегматично разводя руками. «Кондейщица» нервно поправила белокурые локоны. Неподдельная ярость, вибрировавшая в широко раскрытых глазах, делала ее еще более привлекательной.

— Он действительно идиот или только притворяется?

— Притворяется.

Усмехнувшись, я чуть действительно не налетел на велосипедиста, засмотревшись на Маринку, раскрасневшуюся от избытка нахлынувших эмоций и переживаний.

Я постарался сбить нервное возбуждение, разъяснив подноготную происшествия.

— Велорикши специально ищут подобные «удобные» случаи. Не по злому умыслу. Они думают, что их преследуют злые духи, или кинохи, которые насылают на них несчастья, порчу и неудачи. Поэтому при первой возможности велорикша, не раздумывая, старается проскочить перед самым капотом автомобиля, надеясь, что преследующий его кинох не успеет и попадёт под машину. Таким образом, на одного злого духа на камбоджийской земле станет меньше, а жить всем станет легче.

На последнем курсе института я внимательно проштудировал книжку «Сказки, легенды и пословицы Камбоджи», знакомство с которыми помогало мне лучше понять характер и психологию кхмеров, и в некоторой степени приблизиться к их мироощущению. Как ни странно, но это совершенно бесполезное, на первый взгляд, знание существенно облегчало мою работу в Камбодже, помогая быстрее и эффективнее вживаться в камбоджийские реалии.

— Ой, как интересно! А я и не подозревала, что за кхмерами бегают злые духи. Бедненькие! — Маринка оглянулась, словно высматривая кого-то. — А за нами тоже гонятся отвратительные, мерзкие кинохи?

В голосе «кондейщицы» угадывалось легкое, почти профессиональное кокетство.

— А как же! И не сомневайся! Особенно они ненавидят красивых женщин. Так что тебе лучше им не попадаться. Но ты не переживай, я тебя прикрою.

Я успокаивающе похлопал «кондейщицу» по загорелым коленкам. Размякшая от жары и томления Маринка готовилась к романтическому приключению, задумчиво накручивая локоны на палец.

Байку про кинохов я рассказывал бессчетное количество раз. И у всех она вызывала живой интерес. На самом деле все выглядело куда более прозаично. Но об этом я предпочитал помалкивать, чтобы не разочаровывать доверчивых слушателей. Частота «опасных» и вовсе не неизбежных «почти столкновений» с велорикшами имела исключительно прагматичную подоплеку, в основе которой лежало желание подзаработать.

Рикши придумали источник дополнительного дохода, которым пользовались с виртуозной филигранностью. Они специально высматривали машины с «белыми», а значит богатыми, по их понятиям, водителями, под колеса которых без сожаления бросали свои старые велоколяски. Сам велорикша после «аварии» валился на асфальт, изображая предсмертные муки, судорожно дергая руками и ногами. Кхмеры – очень талантливые комедианты.

Напуганный водитель тут же выкладывал деньги на лечение «умирающего» велорикши, а также на компенсацию морального ущерба всей его многочисленной родне. Получив желанные доллары, рикша спокойно подымался, участливо похлопав «виновника» происшествия по плечу, садился на свое сикло и, как ни в чем ни бывало, катил дальше, радуясь удачно провернутой сделке. Как правило, ущерб от инцидента составлял в худшем случае две-три погнутые спицы, пару ссадин на локтях велорикши и много седых волос на голове водителя, который смутно о чем-то догадывался, но предпочитал радоваться тому, что так счастливо выпутался из неприятного положения.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Саран приветливо улыбнулся кохинхинке и крепко пожал мне руку. Взял у старухи трубку. Пару раз глубоко затянулся. Уселся напротив. Еще раз лукаво подмигнул кохинхинке, которая, примостившись рядом, задумчиво перебирала волоски на моих руках.

У меня оставалось мало времени, поэтому я сразу перешел к главной теме сегодняшней встречи.

— Есть новости о Тхое?

— Он не наш агент.

Саран принял заданный ритм. Отвечал сухо и четко.

— Ты уверен?

Бросив на меня недоуменный взгляд, Саран промолчал. Показалось, что он слегка обиделся на столь бестактный вопрос.

— Разве вы не знаете, что Тхой регулярно нелегально приезжает в Камбоджу?

— Знаем. Мы знаем, когда и зачем он приезжает в Камбоджу, с кем встречается. Мы знаем все тропы, по которым он уходит обратно в Таиланд. Мы всё про него знаем.

— Не будь таким самоуверенным, Саран.

— Тхой – бандит. Просто бандит.

— И вы его не трогаете?

— Нет, не трогаем.

Саран смачно затянулся и задержал дыхание.

— Почему?

— Один раз мы его арестовали. Обещали отпустить, если он расскажет нам про эмигрантов в Японии. Но через три дня мы его не только отпустили, но и, почти извинившись, вернули все статуэтки, которые конфисковали у его банды.

Саран закатил глаза, всем своим видом указывая на неизбежность короткой паузы.

Выложенная Сараном информация очень заинтриговала меня.

Тхой владел магазином кхмерского антиквариата в деловом квартале Токио. По делам часто ездил в Европу и Соединенные Штаты. Сделал состояние на контрабандной торговле предметами древнекхмерского искусства. Числился научным консультантом токийского института азиатской культуры. Шайка Тхоя орудовала в ангкорских храмах, в основном, по ночам, выламывая барельефы и раскапывая статуи. А затем скрытно вывозила их в Таиланд. Не доверяя компетентности своих «черных археологов», Тхой периодически тайно приезжал в северные джунгли, где лично отбирал приглянувшиеся ему экспонаты. Уж в этом-то он разбирался. Лет тридцать назад Тхой работал в составе международной экспедиции, занимавшейся консервацией храмов Ангкора. Вроде бы нашел свое дело. Считался самым компетентным искусствоведом Камбоджи. А потом с человеком что-то случилось.

Я терпеливо ждал, когда Саран придет в себя, очнувшись от опиумного дурмана.

— Мы отпустили Тхоя, потому что так нам приказали вьетнамцы.

— Они что-нибудь объясняли?

— Нет.

Мы замолчали, разговор закончился.

Саран сплюнул, отбросив курительную трубку в угол, где, скрючившись, смирно, как крыса, сидела старуха. Тихо чавкая, она ела поджаренные с луком утиные потроха.

— Тебе ещё что-нибудь нужно от меня?

— Пока нет. Спасибо, Саран.

За неделю до этого я попросил его узнать, контактирует ли Тхой с камбоджийскими спецслужбами.

Проводив взглядом Сарана, я досадливо сморщился, мне не нравилась неопределенность ситуации. Кохинхинка вскинула глазки, как бы спрашивая: «У тебя всё в порядке?» Я погасил раздражение и тоже взглядом ответил: «Всё нормально».

«Пункт первый — Житич и Тхой компаньоны по бизнесу. Уже несколько лет югослав помогает Тхою сбывать кхмерский антиквариат частным коллекционерам в Западной Европе и Северной Америке. Со связями и репутацией Житича это не так уж и сложно. Пункт второй — Тхой работает на вьетнамскую разведку. А кхмеры ничего об этом не знают. Или не хотят знать? Вообще-то кхмеры стараются не вмешиваться во вьетнамские дела в Камбодже. Мирко, что-то с тобой всё очень хлопотно выходит», — что-то не срасталось в этой схеме, а что именно, я никак не мог понять.

Я налил себе еще чашечку чая. Кохинхинка мирно дремала у меня на плече.

А я никак не мог додуматься до какого-нибудь внятного умозаключения: «Вьетнамские дивизии свергли режим «красных кхмеров» после того, как те начали войну с Вьетнамом, надеясь отвоевать бывшие камбоджийские земли в дельте Меконга. Ханой создал в Камбодже провьетнамское марионеточное правительство. Между двумя странами установились «особые отношения». Вьетнамцы контролировали все министерства и ведомства камбоджийской администрации, в том числе и спецслужбы. Ни одно камбоджийское учреждение не принимало ни одного решения без одобрения вьетнамских советников. Но ни вьетнамские войска, расквартированные в Камбодже, ни камбоджийская народно-революционная армия никак не могли справиться с партизанскими отрядами «красных кхмеров», укрывшимися в непролазных северных и западных джунглях вблизи границы с Таиландом. Мелкие террористические группы «красных кхмеров» действовали по всей стране. И конца этой партизанской войне не было видно».

Я никак не мог успокоиться. Что-то меня корябало, не давая трезво оценить ситуацию: «Неужели Мирко на старости лет решил заняться контрабандой?! По идее, Житич и контрабанда – вещи несовместимые. Неужели и Житич сломался?»

Чувствуя себя обманутым, я отказывался верить в банальность очевидного и наиболее вероятного предположения.

Вернувшись в посольство, я составил текст шифротелеграммы в Центр: «По информации заслуживающего доверия источника, спецслужбы Вьетнама создали на территории Камбоджи собственную агентурную сеть, неизвестную кхмерам».

«Теперь никто не будет спрашивать, где я целый день шлялся», — я поежился, озноб от свидания с кохинхинкой еще не прошел.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

В доме молчаливая старуха  — то ли тетка, то ли бабка кохинхинки – покрыла нас липкими, как навозные мухи, взглядами. Шестым бабьим чувством она давно раскусила меня, поэтому не любезничала, как в первый раз, когда я появился в этом богоугодном заведении. Ее считали сумасшедшей за вечно рассеянный взгляд и темную синеву под глазами. Старуха никогда не выходила из дома днем. Наверное, она появлялась на улице только с наступлением темноты.

В маленькой печурке, сложенной в углу из огнеупорного кирпича, тлели алые угольки, бросавшие на тростниковые стены розовые пляшущие блики. Я заметил высохшие ветки мимозы с крошечными желтыми шариками цветов, которые принес кохинхинке в прошлый раз.

Вода, гревшаяся в чайнике, неожиданно закипела и брызнула на угли, которые угрожающе зашипели, как потревоженный змеиный клубок. Раскаленный чайник плевался водой и паром, почти погасив огонь.

Усевшаяся в противоположном углу тучная старуха не обращала ни малейшего внимания ни на меня, ни на кохинхинку, ни на разбушевавшийся чайник. Она действительно была неимоверно толста. Зачем-то внимательно разглядывала свои подобранные в тон бледно-зеленые сорочку и шаровары, издававшие освежающий запах мятного бальзама, а также свои руки и ноги, состоявшие, казалось, только из складок жира.

Кохинхинка сняла с огня чайник, окутанный клубами пара, залила кипятком приготовленную в фаянсовой чайнице заварку, добавила туда для аромата засушенные цветы жасмина и лотоса. Разлила заварившийся чай по фарфоровым чашечкам, разрисованным красными драконами, расставила их на черном полированном подносе и предложила мне бодрящего зеленого чаю. Затем она обтерла чайник полотенцем и бережно поставила его на полку с кухонной утварью.

А тем временем старуха скатала два крошечных опиумных шарика. Набила длинную курительную трубку смятыми листьями табака, раскурила ее и сунула опиум меж тлеющих листочков. Пару раз затянулась и положила трубку на почерневшую от копоти стеклянную подставку. От трубки исходил мерный, жужжащий звук. Извивавшаяся над ней струйка дыма наполняла комнату причудливым, пьянящим, колдовским ароматом.

Вскоре за сплетенной из пальмовых листьев дверью послышался гул приближающегося джипа. Взвизгнули тормоза.

Продолжение следует.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Порылся в стопке аккуратно сложенных свертков и выбрал неброскую зелено-синюю ткань прямоугольной формы. Развернул, оценивающе рассмотрел. Обернул ее вокруг живота и скрепил у талии. Получилась длинная женская юбка саронг. Затем продел свободный конец ткани между ног и, подтянув ее выше колен, закрепил концы у поясницы на спине, соорудив некое подобие шаровар. Получился мужской сампот.

Посмотрел в широкое и длинное зеркало, какие обычно устанавливают в интим-номерах публичных домов. С каждым разом я все лучше и лучше справлялся с этой нехитрой, но очень эффективной процедурой перевоплощения. Обновленный гардероб удачно дополняла соломенная шляпа с обвисшими полями, которая скрывала лицо и от солнечных лучей, и от любопытных глаз.

У берега на мутной, глиняного цвета воде, искрившейся солнечными бликами, покачивалась дощатая плоскодонка. Упершись длинным кормовым веслом в илистое дно, перевозчик ловко удерживал сампан в равновесии, пока я усаживался под невесомой тканью, натянутой на тонкие, изогнутые, воткнутые в борта прутья. Покрытый циновками навес при необходимости мог превратиться в некое подобие каюты или служить жильем, торговой лавкой или же мастерской ремесленника.

Я развалился на удобных матрацах, расстеленных по днищу. Подложив под голову мягкие подушечки, прикрыл глаза. Сладко зевнул.

Лодка бесшумно отчалила к противоположному берегу довольно широкого в этом месте Меконга. Лишь слабое поплескивание весла, которое лодочник неспешно крутил в воде «восьмеркой», выдавало ее плавное движение. Я зачерпнул ладошкой речной воды, обмыл лицо. Лодочник не торопился, делая продолжительные паузы между гребками. Иногда останавливался, давая мне возможность вытащить из воды раскрывшиеся цветы лотоса.

Я достал банку «Хенекена» из пластмассового ящичка, заполненного кусочками льда, уже наполовину растаявшего. С наслаждением всосал в себя пиво. Откинулся на спину, положив руки под голову. Ничто не тревожило мой покой. Я вдруг почувствовал себя младенцем в колыбели. Я почти достиг гармонии между мятущейся душой и трезвым рассудком.

Равномерное покачивание сампана на зеркально ровной глади воды, еле слышимые всплески весла и холодное пиво убаюкивали. Все тревоги и заботы из прошлой и будущей жизни сгинули в другом измерении.

«Это, вероятно, и есть телячий восторг. Почему это состояние не может длиться вечно?» — я озадаченно поглядел на свое отражение, неестественно вытянутое в речной воде.

Переплыв Меконг, лодочник заскользил по одному из мелководных притоков, пока не причалил к крошечному тростниковому шалашу посередине безымянной речушки. Зелено-коричневые водоросли обвивали толстые жерди, приспособленные под сваи, почти срастаясь с ними.

От берега к шалашику по узеньким дощечкам, прибитым на тонкие колышки, спешило очаровательное создание миниатюрных размеров и форм, словно бы сошедшее с древнекитайских миниатюр. Тропиканочка скользила, привстав на цыпочки, как пташка грациозно покачивая гибкими руками, удерживая равновесие. Искристая улыбка выдавала ее неподдельную радость. Она заждалась, поэтому и торопилась.

Высадив меня в шалашик, лодочник учтиво отплыл чуть поодаль. Вынул шест из воды, смыл с него ил и тину и положил в лодку. Он добровольно возлагал на себя обязанности стражника, оберегавшего неприкосновенность мимолетного свидания.

Продолжение следует.

Так называемый «медиа-клуб» «Импрессум» привозит в Таллинн одиозного поляка Матеуша Пискорского, который представлен директором некоего «Европейского центра геополитического анализа».

Польский англоязычный сайт «Szczecin news» представлял Пискорского по-другому – как «известного фашиста и антисемита». Именно в городе Щецине Пискорский избирался в 2001 году в польский Сейм по списку правопопулистской националистической партии «Самооборона».

Пискорский стал единственным в Европе депутатом-скинхедом. Пискорский был идеологом бритоголового скинхед-движения северной Польши «Закон Задруги – Северный Волк», активистом неофашистско-неоязыческого Объединения за традиции и культуру «Никлот», издателем неонацистского журнала «Одала», который вел борьбу против «доктрин, чуждых нашей расе, таких как христианство, либерализм, и марксизм», прославлял национал-социализм и первородное язычество, опрашивал отрицателей Холокоста, а также выдвигал идею, что «в виду разложения Запада и преобладания многих рас» «объедененная славянская империя – единственная надежда для спасения белой расы».

В 2000 году Пискорский, в частности, писал: «То, что сейчас происходит между Польшей и Германией … – это скрытое немецкое экономическое вторжение, по сути – жидовский способ проникновения». Характерно, что советскую власть Пискорский называл «еврейской». Статьи Пискорского, который дружит с издателями нацистского журнала «Атеней», выходящего в Москве, можно найти на сайте с характерным названием «Белый мир».

Надо заметить, что Пискорский никогда не отрекался от этих своих убеждений.

Сейчас Пискорский возглавил недавно созданную прокремлевскую партию «Zmiana» («Смена»), в руководство которой вошли многие польские неонацисты.

Так, секретарь «Смены» Томаш Янковский регулярно участвует в факельных шествиях, организуемых неофашистскими группировками, на которых он любит сжигать флаг НАТО.

Один из заместителей Пискорского по «Смене» Бартош Бекер — бывший лидер бригады Национально-радикального лагеря – ультраправой организации, названной в честь одноименной профашистской группировки, основанной в Польше в 1934 году.

Другой заместитель Конрад Ренкас тесно общался с диктаторским режимом Каддафи в Ливии, а сейчас поддерживает близкие отношения с диктаторским режимом Асада в Сирии.

Вице-председатель «Смены» Ярослав Аугустыняк — деятель Движения социальной справедливости, который совмещает увлечение Лениным с панславистским национализмом и неоязычеством.

Еще один партийный заместитель Пискорского – Набиль аль-Малази, уроженец Сирии, живущий в Польше с 1974 года. Как сообщают польские СМИ, он выполняет функции посредника между неонацистскими группировками в Европе, кланом Асадов в Сирии и «Хезболлой», военизированной ливанской шиитской организацией и политической партией, выступающей за создание в Ливане исламского государства по образцу Ирана. Набиль аль-Малази также поддерживает тесные контакты с лидером Британской национальной партии Ником Гриффином и с лидером итальянской партии «Forza Nuova», бывшим террористом Роберто Фиоре. Гриффин и Фиоре – частые гости на всевозможных неонацистских мероприятиях, проводимых в Польше.

В правление «Смены» входит один из главных идеологов неофашистской организации «Фаланга» Адам Данек, который в 2011 году в брошюре «Для чего фашизм» написал: «Разнообразные группы и организации, часть из которых себя называет «национальными», другие – «государственническими», третьи – «правыми», а четвертые – просто «патриотическими», давно и безуспешно ищут синтетическую формулу, которая бы позволила им найти общую платформу для деятельности и благодаря этой платформе претвориться в единое, широкое политическое движение. На самом деле, эта заветная формула найдена уже давно. Это фашизм».

Бекер и Данек – частые участники неофашистских маршей. Неонацистскую «Фалангу» в партии Пискорского представляет еще и некая Юстина Врублевская.

Казначеем «Смены» является лидерка Коммунистической молодежи Польши (KMP) Людмила Добжинецкая. KMP давно сотрудничает с польскими неонацистскими группировками. В своей пропаганде KMP использует расистскую риторику и антисемитские карикатуры. На своей странице в фейсбуке KMP рекламировал международный конкурс карикатур о Холокосте, организованный Ираном. Пропагандистский плакат польского комсомола дает наглядное представление о сути этой организации, входящей в пискорскую «Смену»: вверху призыв «За великую большевистскую Польшу!», внизу – «Сгинь антлантическая зараза!».

Любопытно, кто еще, кроме руководителей «Импрессума», в состоянии проглотить и переварить политический коктейль бывшего бритоголового депутата-скинхеда Пискорского, замешанный на фашизме, расизме, антисемитизме, неонацизме, правопопулистском и панславистском национализме, неоязычестве, военизированном исламизме и воинствующем большевизме.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Проехав по изуродованному выбоинами сайгонскому шоссе несколько километров, я сбавил скорость и внимательно посмотрел в зеркальце заднего обзора, не заметив ничего подозрительного. На непривычно пустынной дороге с осыпавшимся по краям асфальтом качался из стороны в сторону одинокий велосипедист.

Полуденные часы в тропиках – наиболее удобное время для нелегальных дел. В полдни я ни разу не замечал за собой «хвоста» — ни вьетнамского, ни тем более кхмерского. Если меня и «пасли», то очень профессионально.

Не притормаживая, доведенным до автоматизма жестом резко вывернул руль вправо.

Машина легко скатилась с насыпи, спасавшей шоссе от разрушительных наводнений во время сезона дождей, и в мгновение ока скрылась за широкими листьями хлебных деревьев со свисавшими до самой земли ветвями. Протаранив листву, «Жигуленок» вперевалку заковылял на второй передаче по выступавшим из земли длинным корневищам, напоминавшим щупальцы огромного спрута, запутавшегося между изогнутыми стволами деревьев.

Разлапистые ветки приветливо похлопывали по капоту, просовывая листья в открытое окошко. Густая крона деревьев почти не пропускала солнечные лучи. Через сотню метров тропа упиралась в заполненную дождевой водой канаву с услужливо переброшенным мостиком, сколоченным из четырех досок.

Я выехал на берег Меконга к ухоженному деревянному домику, вознесенному на высокие сваи из железного дерева лим. В этом доме жила прислуга, но одна комната отводилась для гостей.

Заглушил мотор и поздоровался с Чао — упитанным, довольным жизнью и самим собой хуацяо. Его объемный живот обтягивала майка, небрежно заправленная в спортивные шорты. На ступнях болтались «вьетнамки». Китаец поклонился и поправил старательно зачесанные волосы, прикрывавшие лысину. Полные щеки расплылись в приветливой улыбке, сделавшей почти невидимыми приплюснутый нос и узкие глазки на откормленной физиономии.

Не дожидаясь распоряжений, слуги протерли машину влажными тряпочками и прикрыли ее старыми циновками и от солнца, и для маскировки. Дверцы оставили открытыми для проветривания салона.

В доме я снял «европейские» рубашку и брюки. Положил в инкрустированную слоновой костью шкатулочку дипломатическую карточку, ключи от автомобиля и деньги. Рядом на длинной золотой цепочке висел миниатюрный ключик, который очень удобно носить на шее. Шкатулку запирать не стал. Из слуг никто не осмеливался шарить по моим вещам, а у хозяина все равно был запасной ключик.

Продолжение следует.

Депутат Европейского парламента от Эстонии Яна Тоом появилась на канале «Россия» в «Воскресном вечере» Владимира Соловьева. Успела сообщить, что в Европарламенте она всегда голосовала против антироссийских санкций, произнеся банальную фразу о том, что Европе и России необходимо договариваться.

После этого Тоом быстренько заменили на еще одну пророссийскую евродепутатшу, от Латвии, Татьяну Жданок, которая тут же начала поносить США и Европейский союз, наглядно демонстрируя своей менее опытной коллеге, что и как надо говорить на российском пропагандистском канале.

Но не это было самым забавным. Забавно то, что Тоом представилась российским телезрителям «отчасти эстонкой». В Эстонии, перед русскоязычными избирателями Тоом порвала бессчетное количество тельняшек на груди, изображая из себя защитницу униженных и обездоленных русских. В то же время, в одной из передач радио «Ku-Ku» Тоом рьяно убеждала эстонских радиослушателей в своей проэстонскости, приводя в качестве доказательства эстонскую чистокровность своей матери, несмотря на то, что та Маргарита Черногорова, а также ссылаясь на своих эстонских дядюшек и тетушек, и на маленького сына, который якобы готов разорвать в клочья любого, кто посягнет на эстонский флаг.

Странно, что, будучи многодетной мамой, Тоом так и не уразумела, что нельзя быть «отчасти» беременной.

Отрывки из романа о жизни советского дипломата в Камбодже.

Элегантно балансируя между столиками, официант принес изрыгающий растопленное масло «Наполеон», состоящий из мелко нарезанных кусочков мяса, обжаренных на открытом огне, обильно сдобренных острыми соусами и перемешанных с зеленым перцем, морской капустой, молодыми побегами бамбука и множеством прочей растительности, названия которой я даже не пытался запомнить.

Я протер бумажной салфеткой палочки для еды, огляделся. В дальнем углу «Свай» вьетнамский офицер молча и угрюмо брал ладонями рис с тарелки и опрокидывал его в рот. Официантки дремали в гамаках, подвешенных возле кухни. Югослава не было.

Мирко Житич появился в Пномпене как-то незаметно. Вел скромный и неприметный образ жизни. Получил аккредитацию при министерстве иностранных дел Камбоджи, как всегда, в качестве корреспондента югославского информационного агентства ТАНЮГ.

В столице он задерживался ненадолго, бóльшую часть времени проводил в западных и северных провинциях, часто наведываясь в Лаос и Таиланд. Путешествовал всегда один, категорически отказываясь от полицейского или армейского сопровождения, несмотря на то, что власти настоятельно не рекомендовали ему углубляться в северо-западные регионы Камбоджи, ссылаясь на невозможность гарантировать безопасность иностранцев в районах боевой активности террористических групп «красных кхмеров».

Неоднократно Житич пересекал границу на попутных автомобилях и лодках. Несколько раз его заворачивали. Однажды югослава засекли в партизанской штаб-квартире «красных кхмеров», расположенной на территории Таиланда. За шесть месяцев на информационной ленте ТАНЮГ появилось не более дюжины сообщений за подписью Житича. В свои лучшие годы он выдавал по две, а то и по три новости в день. Правда, тогда шла война и журналисты не испытывали недостатка в сюжетах.

И вот теперь Центр запрашивал, что югославский журналист делает в Индокитае?

Я дожевал последний кусочек мяса, допил пиво и выдавил лимонный сок из разарезанного пополам зеленго лайма в пиалу с чистой водой. Сполоснул кончики пальцев и тщательно вытер их салфеткой, которую бросил на пол.

«Объективка» на Житича, присланная из Москвы, давала довольно запутанную и противоречивую картинку, которая не укладывалась в стандартные рамки. Я чувствовал, что без «субъективки» мне не разобраться в этом деле.

Из своих почти пятидесяти лет в общей сложности более двадцати, с очень короткими перерывами, Житич провел в Индокитае.

«Это безумно много. Кто же ты, господин-товарищ Житич?» — я еще раз прокрутил в голове московскую «объективку».

Во время вьетнамской войны Житич беспрепятственно пересекал линию фронта между Северным и Южным Вьетнамом. Его хорошо принимали как в социалистическом Ханое, так и в капиталистическом Сайгоне. В Лаосе он общался с агентами ЦРУ, которые на легких самолетах перебрасывали оружие и боеприпасы для антикоммунистических группировок. В то же время руководители прокоммунистического фронта национального освобождения Лаоса никогда не отказывали Житичу в интервью. Однажды в Камбодже «красные кхмеры» задержали его на полтора месяца, но потом отпустили целым и невредимым.

«Крепкий орешек. Запаришься, пока его расколешь», — то обстоятельство, что мне придется работать со столь легендарной личностью, щекотало мое тщеславие.

После победы коммунистических партизан над проамериканской военной хунтой Житич оказался первым журналистом из Европы, посетившим Демократическую Кампучию – ультра-радикальное коммунистическое государство, созданное «красными кхмерами». Его статьи стали первыми беспристрастными сообщениями из страны за «бамбуковым занавесом». Мировая общественность почти ничего не знала о том, что тогда происходило в Камбодже. Статьи Житича перепечатали или процитировали все крупнейшие издания Западной Европы и Северной Америки.

Репортажи югославского журналиста повергли в шок европейцев и американцев, которые воспринимали Камбоджу как маленькую, уютную страну, где можно было приятно отдохнуть и дешево развлечься. А в статьях Житича предстал кампучийский народ, завзято строивший подлинный коммунизм, ставший реальным воплощением утопических грез, изложенных в «Городе Солнца» Кампанеллы.

Перченый «Наполеон» приятно коробил желудок, в котором ощущалось интенсивное брожение желудочного сока. Кровь медленно перетекала из головы в живот. Из-за острой пищи кожа покрылась испариной.

Я заказал еще одну – третью — бутылку пива, хотя, как правило, в обед ограничивался двумя. Холодный, почти безалкогольный напиток хорошо утолял жажду. В Камбодже я очень быстро научился ценить маленькие радости и удовольствия жизни в тропиках.

Я еще раз огляделся. Тот, кого я надеялся увидеть «На сваях», так и не пришел.

«Ничего страшного», — я не сомневался, что рано или поздно мы встретимся. — «Никуда ты от меня не денешься, Мирко. Мы с тобой обречены на откровенный разговор по душам».

Продолжение следует.